Альманах "Чеченский Феномен" АНАЛИТИКА. (ИССЛЕДОВАНИЯ, АНАЛИЗЫ И ОБЗОРЫ)

В.А.ТИШКОВ

ЧЕЧЕНСКИЙ КРИЗИС: ИДЕЙНЫЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ

В сегодняшних объяснениях Чеченского кризиса преобладают две точки зрения. Одна отражена в определении Чечни как "медельинского картеля" или "преступного вооруженного мятежа на территории РФ", а предпринятые со стороны федеральных властей действия - как восстановление "конституционной законности и территориальной целостности". Этой точки зрения придерживаются многие: от Президента России и экспертов его администрации до баркашовской партии РНС. Вторая точка зрения отражена в либерально-демократической интерпретации, рассматривающей события в Чечне как национально-освободительное движение чеченского народа за государственную независимость и против российского господства, а действия федеральных властей как вариант провалившейся победоносной войны, затеянной с целью укрепления президентской власти и ее переориентации на консервативно-охранительные ценности и политические силы. Сторонники такой точки зрения хорошо известны. Отмечу только, что она преобладает и среди зарубежных экспертов.
Оба подхода не объясняют всей сложности конфликта. Я отношу данный конфликт к разряду внутригосударственных уже даже не конфликтов, а войн, в основе которых изначально лежит стремление явочно осуществить сецессию, то есть отделение части территории государства, и создать на ее основе новую государственность.
Обычно программа сепаратизма рождается, а ее сторонники (как лидеры, так и рядовые участники) мобилизуются на основе доктрины и политической практики этнического национализма. Ее суть в том, что каждый народ, понимаемый не как территориальное сообщество, а как этническая общность, или этно-нация, имеет право на самоопределение, на "свою" государственность. Несмотря на то, что эта доктрина не соответствует международно-правовым нормам и противоречит законодательствам всех государств мира (кроме текста бывшей декларативной Советской Конституции) и несмотря на ее практическую нереализуемость, у этой доктрины в мире довольно много сторонников. Она является причиной многих конфликтов и войн в современном мире. По нашим подсчетам, из 52 вооруженных конфликтов разных масштабов, которые имели место на территории 42 стран в 1993 году, 36 в 30 странах имели этнонациональную природу и хотя бы одна из сторон организовывалась по признаку принадлежности к определенной этнической общности. К этой же категории этнонациональных конфликтов (или войн, в зависимости от интенсивности насилия) я отношу и Чеченский кризис. Присутствие среди лидеров и рядовых участников конфликта со стороны Чечни представителей нечеченской национальности (и даже иностранных наемников или добровольцев) ничего не меняет в этой оценке, как и тот факт, что с противоположной стороны выступает государственная машина, прежде всего ее многонациональная по составу армия. Именно так чаще всего и бывает в мире. Случаев этнических конфликтов в их "чистом виде", то есть когда один народ выступает против другого по причине некой природной враждебности, фактически не бывает, равно как и наука не зафиксировала феномен предопределенной вражды или неприятия одним народом другого.
На территории бывшего СССР этнонационализм и порождаемые им конфликты обрели масштабные формы по той причине, что вышеупомянутая доктрина была вмонтирована в официальную идеологию и на ее основе покоилось и государственное устройство. Более того, доктрина национального самоопределения и ее сторонники выступили на определенном этапе союзниками радикальных демократических преобразований, особенно в устранении диктата КПСС и упразднении унитарной системы СССР. Сторонники этнонационального самоопределения и этнического национализма сохраняли и сохраняют достаточно влиятельные позиции как среди элиты российских республик, так и в федеральном Центре и после августа 1991 года. Многие представители российской интеллектуальной и политической элиты, в частности, поддерживали и "Чеченскую революцию" осени 1991 года. Таким образом, в доктринальном плане "национальная независимость" Чечни была подготовлена и легитимизирована собственно российской идеологией и политической практикой тех лет, когда многим представлялось, что вместо улучшения правления есть более естественный и простой путь осуществления социальных и демократических преобразований - это путь суверенизации на этнической основе .
Но почему Чечено-Ингушская республика стала одним из первых клиентов на осуществление радикальной суверенизации и почему это произошло не в форме переговоров и компромисса (как в случае с Татарстаном), а в форме вооруженного мятежа? Этому способствовал ряд обстоятельств, как глубинного, так и субъективного, и даже случайного характера.
Во-первых, чеченцы, как один из крупных и наименее ассимилированных русской культурой российских народов, пережили в сравнительно недавней истории драматические события, в том числе и трагедию коллективной депортации. Это породило в них чувство попранного достоинства и потребность - особенно среди активных социальных элементов - в крайних формах самоутверждения. Этого не смогли понять ни государство, ни российская общественность. В программах либерализации и демократических преобразований не нашлось места хотя бы для символических действий по терапии этой глубокой коллективной травмы.
Во-вторых, к моменту так называемой "Чеченской революции" в республике накопилось много сложных социальных проблем. Сравнительно быстрый рост численности титульного населения при неразвитой экономике (в нефтяной промышленности преобладали нечеченские кадры) привел к избытку трудовых ресурсов и значительная часть мужского чеченского населения была вынуждена заниматься сезонными работами в разных регионах России или не санкционированным предпринимательством и торговыми занятиями. Именно эта часть населения составила человеческий материал для быстрого утверждения в республике внеправовой анархии, криминальной активности, а позднее - поставила достаточное число рекрутов в ряды профессиональных боевиков и вооруженных ополченцев.
В-третьих, в 60-80 годы часть чеченцев, особенно городских, прошла ускоренный путь модернизации, получила высшее образование, выдвинула из своих рядов крупных хозяйственников, военных, политиков, ученых. В условиях краха унитарной системы и ослабления партийной номенклатуры эта новая элита сформулировала претензии от "имени народа" на перераспределение власти в свою пользу и приоритетный доступ к ресурсам. Независимость от федерального центра сулила такую возможность лидерам, хотя и не обещала народного процветания при ограниченности ресурсов, характере экономических связей и даже географического положения. Однако наиболее амбициозные лидеры смогли мобилизовать значительную часть населения вокруг идеи независимости и получить поддержку части политических и интеллектуальных кругов как в Грозном, так и в Москве.
Наконец, получение оружия из арсеналов Советской Армии обеспечило материальную основу осуществления явочным путем варианта сепаратизма.
Было бы неверным полагать, что чеченская проблема не беспокоила российские власти и народ. Однако реакция на нее фактически ограничилась несколькими постановлениями Верховного Совета в 1992 г. и Государственной думы в 1994 г. о непризнании режима Дудаева. Как известно, в эти годы оставалась неурегулированной проблема отношений с Татарстаном, огромная политическая энергия расходовалась на внутриполитическую борьбу в центре, а также на решение программ экономических реформ. Насколько я помню, в Правительстве РФ ни разу серьезно не обсуждался вопрос о Чечне в период с февраля по октябрь 1992 года, хотя "чеченский фактор" в московской политике постоянно присутствовал и некоторые шаги по урегулированию этого кризиса делались (в частности, переговоры Ю.Ф.Ярова летом 1992 г., а также переговоры Р.Абдулатипова и С.Шахрая в 1993 г.). В 1993 году, уже после осетино-ингушского конфликта, когда действия федеральных сил в этой зоне имели тенденцию к осуществлению военной акции против Чечни, возможность мирного разрешения конфликта сохранялась. Особенно она возросла после подписания Договора с Татарстаном в феврале 1994 г., ибо появилась модель разрешения подобных коллизий. Но, видимо, это же событие избавило российское руководство от чувства опасности иметь два серьезных конфликта одновременно и подтолкнуло к силовому варианту.
Чеченский кризис мог быть разрешен без большой войны, в том числе и через поддержку чеченской оппозиции режиму Дудаева; по-крайней мере, такие возможности оставались до ноября 1994 года. Трудно согласиться с мнением Президента РФ, что все мирные пути были исчерпаны. Многое было не сделано, начиная с осени 1991 года, что должно было быть сделано государственной властью в подобной ситуации. Во-первых, за все время кризиса никто из первых лиц государства не вступил в контакт в Дудаевым, чтобы выслушать и обсудить его позицию и предложить условия разрешения коллизии. Излишняя эмоциональная амбициозность и отсутствие культуры самоограничения у двух главных лидеров, стали наиболее трагическим субъективно-личностным (но крайне важным!) моментом в эскалации кризиса до его нынешней стадии. Эта же оценка относится и к решению Президента РФ об "окончательном решении чеченского вопроса".
Во-вторых, не был принят комплекс необходимых мер в области экономики, контроля границ и воздушного пространства, которые обычно принимают государства в случаях появления мятежных регионов, чтобы продемонстрировать невозможность явочной сецессии.
В-третьих, Россия, прежде всего в лице МИДа, не объявила международному сообществу, что имеет место внутренний кризис и процесс урегулирования отношений с одним из субъектов Федерации и что любая, даже косвенная поддержка или осуществление контактов с представителями мятежного режима будут рассмат-риваться как недружественные по отношению к России.
В-четвертых, имела место недопустимая политическая двойственность, особенно со стороны российских вооруженных сил, в начальный период вовлеченности в аналогичные события в Грузии, когда ими допускалось участие так называемого "абхазского батальона" чеченцев (т.е. российских граждан!) на стороне сепаратистского правительства Ардзинбы.
Все эти крупные просчеты и ошибки в политике по отношению к Чечне отчасти могут быть объяснены сложностью общей ситуации в России, а также недостаточной опытностью нового поколения российских политиков. И все же война в Чечне не была предопределена существовавшей ситуацией. Этот кризис мог еще продолжаться и с изменением ситуации в Чечне, мог быть разрешен и на внутричеченском уровне. Никакой фатальной угрозы территориальной целостности России не существовало, кроме той, которую она себе сама позволяла. Это был такой же миф, как и миф о чеченской независимости. Те, кто уверовали в оба эти мифа, и позволили себе принимать решения, сообразуясь с ними, и должны считаться главными виновниками постигшей страну трагедии.

Вернуться к Оглавлению