Альманах "Чеченский Феномен"
Э с с е
Вот уже несколько лет вдумчивые аналитики в России проигрывают пари наблюдательным. Вдумчивые отмечают рост общественного напряжения и ждут, когда пружина кризиса со страшной силой развернется. Наблюдательные осторожно и беспристрастно фиксируют: раз за разом власть выходит из немыслимых политических передряг окрепшей. Вдумчивые оказались дважды публично посрамленными (в октябре 1993 и в июне 1996 годов). Наблюдательных беспокоит, отчего им не удается найти объяснение своим наблюдениям.
Спор между сторонниками Бориса Ельцина и их оппонентами протекает примерно по той же схеме, что и известная полемика Льва Троцкого с Иосифом Сталиным. Каждую пятилетку Троцкий предрекал сталинскому режиму гибель от внутреннего перенапряжения. Всякий раз его прогноз не оправдывался, но Лев Давыдович стоял на своем: мол, именно благодаря достигнутой временной стабилизации общественные противоречия обостряются до такой степени, что разрешить их сможет только катастрофа. Она и в самом деле произошла, только Троцкий до нее не дожил.
Тема политической устойчивости режима находится в фокусе научных и политических дискуссий все десять лет "преобразований". Стабилизация, чреватая взрывом, превратилась в естественное состояние современной России. Каждый раз, когда при помощи мер, носящих явно разрушительный характер, достигается устойчивость, мнения исследователей расходятся. Половина из них надеется, что ситуация наконец-то стала управляемой, в то время как остальные убеждены, что государственная машина на огромной скорости несется к пропасти. Двойственность оценок сказывается и на числе сценариев будущего политического развития России. В них сразу закладываются две возможности - на случай сохранения стабильности режима или его дестабилизации. Власть не раз доказывала свою политическую состоятельность, а потому сохраняющаяся парадоксальная неуверенность в ее жизнеспособности и разброс оценок происходящего у всех на глазах нуждаются в объяснении.
Переходное общество - уникальный феномен; какое-то время в нем на равных сосуществуют старые и новые основания общественного развития. А потому и его стабильность обладает серьезными особенностями.
"Старое" и "новое" вообще не отделены резко друг от друга, потому что этими понятиями описывают соотношение состояний, а любое из них - в зависимости от избранной точки отсчета или используемого ракурса - можно определить и как старое, и как новое. В каждом новом обществе присутствуют элементы старого, а всякое старое общество "беременно" новым. Разница лишь в том, что в переходном обществе старое и новое присутствуют на равных.
Когда старые основания вытесняются новыми, это естественно для переходного общества. Более того, оно вообще устойчиво лишь до тех пор, пока сменяются его основания; если же такая смена приостанавливается, возникает дестабилизация. То есть в отличие от обычного общества, где устойчивость предполагает сохранение status quo, в переходном - стабилизирующим фактором выступает именно постоянное изменение. Соответственно можно говорить и о двух типах стабильности: условно их можно назвать "ситуационной" и "стратегической". Ситуационная стабильность (или стабильность в обычном понимании этого слова) предполагает неизменность оснований развития и сохранение status quo - на данный момент. Стратегическая же отражает общественные перемены и, следовательно, нарушение status quo.
Оба этих вида стабильности диалектически взаимодействуют между собой. Их сосуществование противоречиво. Установление и укрепление внешней, кажущейся (ситуационной) стабильности означает, что процесс вытеснения старого новым - альфа и омега перехода к новому общественному состоянию - по каким-то причинам замедлился. Со временем это неминуемо вызовет стратегическую дестабилизацию, кризис, может быть, даже и катастрофу. Напротив, изменения, которые на первый взгляд могут показаться разрушительными, будут иметь в конечном счете стабилизирующее воздействие - разумеется, при условии, что они необходимы для замещения старого новым.
"Старое" и "новое" - исторически условные понятия. Переход от одного состояния в другое может происходить быстро, хотя при стечении обстоятельств может занять и столетия. Точно так же периоды ярко выраженных, качественно определенных состояний, описываемых как "старое" или "новое", бывают продолжительными, а порой существуют всего лишь считанные мгновения.
В истории западной цивилизации качественно определенные состояния доминируют, а переходы из одного состояния в другое непродолжительны. В российском же прошлом качественно определенные состояния трудноуловимы. Оно выглядит одним сплошным переходным периодом, где исторические краски смешаны и не контрастны, новое постоянно соседствует со старым, накладывается друг на друга и, не успев утвердиться, уже вытесняется чем-то иным, следующим в очереди. В отличие от Запада "переходность" для нашей страны - норма, и потому ее история предстает чередой переходных состояний. Определенность же, напротив, существует только как редкое и сиюминутное исключение. В этом заключается одна из ключевых особенностей развития России как "параллельной цивилизации". Ее история "перетекает" в том же направлении, в котором западная "проходит".
Поэтому в России всегда трудно определить, что в данный момент считать стабилизацией, а что, напротив, ее нарушением. Парадоксы стабильности внутренне присущи русской политической жизни, а само политическое развитие есть непрекращающаяся борьба вокруг сохранения status quo. Иными словами, стабильность всегда определяется тем, насколько свободно движется главное противоречие переходной эпохи - между новой и старой эрами. В каждый данный период русской истории это противоречие обретает свою конкретную форму, и с нее следует начинать исследование перспектив стабилизации политической жизни.
Как сторонники, так и противники коммунизма считают, как правило, посткоммунистическое общество качественно новым по отношению к предшествующей эпохе. Внимание естественным образом приковывают отличия и изменения, которых, действительно, великое множество. Между тем следует признать, что посткоммунистическое общество в силу своей переходности в такой же степени ново, как и старо.
Было бы ошибкой полагать, что старое ограничивается в нем какой-то одной идеологией, движением или институтом, сосредоточивая весь пафос борьбы на противостоянии коммунистам. Ибо дело даже не в том, что пафос этот может оказаться политически корыстным, а партии-противники - псевдокоммунистическими. Все посткоммунистическое общество взятое в целом - это общество старое. Стоит взглянуть на сегодняшнюю Россию под определенным углом зрения, как во всех сферах общественной жизни - от экономики до политики - легко обнаруживаются черты старого строя.
Утверждение, будто "в России все изменилось", сегодня так же справедливо, как и противоположное: "в России все осталось по-прежнему", и в этом - одна из главных загадок нашего времени. Из-за уже упоминавшихся особенностей цивилизационного развития России старое в ней никогда не сдавало позиции быстро. Но на этот раз, в отличие от потрясений 1917 года, старому миру удалось сохранить себя непосредственно. "Демократические" преобразования не обернулись для прежней элиты ни перераспределением собственности в экономике, ни поражением в правах в социальной сфере, ни декоммунизацией (наподобие германской денацификации) в политике.
Истеблишмент преобразовал номенклатурную собственность и номенклатурные привилегии в частную собственность и частные привилегии. Номенклатурная власть осталась самой собою, даже сбросив прежнюю идеологическую оболочку. Партийная и административно-хозяйственная элита вместе с теневыми дельцами старого общества превратились в "новых русских" и остались привилегированным классом посткоммунистического общества. Государство, прежнее по сути, изменилось в той же степени, что и класс, с которым оно было связано.
Человеку, воспитанному на ужасах тоталитарной эпохи и не перестающему наслаждаться пьянящим воздухом свободы, эти выводы покажутся сомнительными. Но если не сводить жизнь гражданина к политике, легко заметить, что его практическое положение в обществе очень не похоже на теоретическую модель демократии.
В повседневной жизни россиянин совершенно не защищен от бюрократической гидры, в образе которой предстало перед ним современное государство. Гигантская административная машина - от первого президента до последнего участкового - сама устанавливает правила поведения, сама определяет, кто прав, а кто виноват, и сама же решает, кого карать, а кого миловать. Парламент фиктивен, суд неправеден, администрация едина и неделима, а столичное чиновничество - как всегда, апофеоз русского бюрократизма. Победить систему, властвующую монопольно, можно разве что при условии, что она сама на это согласится.
На фоне "мирной" жизни, в которой никого не расстреливают и в которой каждый делает, "что хочет", такая картинка выглядит малоправдоподобно. Но прежде чем выслушать обвинения в субъективизме, хочу сделать несколько замечаний о соотношении тоталитарно-коммунистического и свободного посткоммунистического государства.
Даже во времена расцвета самого махрового государственного терроризма коммунистическая власть знала специфические ограничители. Переоценивать их не следует, но упомянуть - для объективности - стоит.
Во-первых, коммунистическое государство как носитель идеологии никогда не претендовало на право выступать от своего собственного имени. Делая всех вокруг рабами, власть сама была идейно порабощена. Она действовала лишь в рамках установленных квазирелигиозных канонов и за пределы мистического круга, очерченного коммунистической догмой, выйти не могла. Поэтому назвать советскую власть самостоятельной и самодостаточной можно лишь с очень большой натяжкой. В советскую эпоху лозунг "Государственность превыше всего" ни при каких условиях не смог бы получить права гражданства. Чиновник той поры был не просто бюрократом. Коммунистический культ накладывал на своих служителей ощутимые ограничения. И потому только после крушения коммунизма могла победить формула "государство есть государство", превращающая власть в "источник вдохновения" и в "высшего судию" для самой себя.
Во-вторых, культовый характер коммунистического государства требовал, чтобы внутри властной машины действовали профессиональные служители культа, чем задавалось пусть и убогое, но все же разделение властей на партийную и советско-хозяйственную. Конкуренция этих двух бюрократических монстров открывала перед несчастными жителями мизерную щель, в которую, спасаясь от вездесущего государства, они иногда могли выскользнуть. Посткоммунистическое же государство, избавившись вкупе с КПСС и от уродливого коммунистического "разделения властей", не отделило до конца законодательную, исполнительную и судебную власти друг от друга, отчего оказалось в итоге даже монолитнее и гомогеннее прежнего режима.
В-третьих, на излете коммунистического режима внутри него сформировалось своего рода "теневое" гражданское общество - всевозможные профессиональные корпорации, встроенные во властный механизм [1]. Шаг за шагом они все больше сдерживали власть в ее могучих начинаниях и в конце концов сложился эффективно действующий механизм "внутреннего давления". Вместе с коммунистической системой испарилось и это порожденное ею "гражданское общество", оставив вместо себя хорошо организованную бюрократию и множество свободных, ничем между собой не связанных граждан. Как выяснилось, однако, индивидуальная свобода, даже самая широкая, бесполезна, пока государство сохраняет за собой монополию на организацию. В обществе, где единственная организованная сила - власть, взятый по отдельности гражданин перед нею бессилен.
Таким образом, если абстрагироваться от внешней стороны дела, следует признать, что посткоммунистическое государство свободнее и внутренне сплоченнее своего предшественника да к тому же - пока - обладает монополией на социальную организацию. А потому оно выступает по отношению к обществу как сила более самостоятельная, чем тоталитарная власть, хотя с виду и менее демоническая. И потому именно посткоммунизм, а не коммунизм являет собою апофеоз бюрократии в России. Наконец-то государство служит не Богу, не самодержцу, не коммунизму, а самому себе.
Взлет бюрократии навевает имперские сны. Она стремится максимально сплотиться и построить общество по собственному образу и подобию. Поэтому внутренний лозунг государства эпохи посткоммунизма гласит: "Построение властной вертикали", внешний - "Единая и неделимая Россия". Иерархическое построение общества сверху вниз превращается в навязчивую идею власти, а естественной политической оболочкой нового российского бюрократического государства становится неоимпериализм.
Посткоммунистическое государство нависает над обществом по-старому, но то, в свою очередь, реагирует совершенно по-новому. Если верно, что российское государство еще никогда не обладало такой самостоятельностью, то верно и другое: граждане никогда не были так далеки от государства.
По мере того как в России продвигались "реформы", росла популярность патриотической идеи, которая постепенно превратилась в мистический компонент русской политической жизни. Каждый политик, не успевший пока стать патриотом, ломает себе голову: как бы приспособить эту идею в своих интересах? В то же время вне политики эту тему практически не обсуждают. И не случайно. Несколько истеричный политический патриотизм носит компенсирующий характер, ибо уравновешивает "излишнюю свободу" граждан России от патриотических чувств по отношению к государству. Люди вовсе не желают поражения своему отечеству (в свое время такая позиция была доведена Владимиром Лениным до крайности в статье "О национальной гордости великороссов>). Нет, дело в состоянии отчуждения от силы, воспринимаемой исключительно как внешняя и создающая препятствия в жизни. Когда они возникают, энергия населения направляется на их преодоление.
На первый взгляд, ничего особенного в таком отношении вроде бы и нет: отчуждение русских от власти - притча во языцех. Однако раньше не было такого отчуждения - в смысле не масштабов, но природы. "Отщепенство" интеллигенции носило главным образом идеологический характер и оставалось частным феноменом. Но дело даже не в том, что от власти отвернулось население; это для России можно считать "сквозным" признаком, прослеживавшимся во все времена. Сегодня от государства дистанцировались граждане. Впервые за всю историю в современной России появилась критическая масса самодеятельных субъектов с ярко выраженной индивидуалистической (отчасти буржуазной) психологией. Их отношение к государству может иметь для него совершенно иные последствия, чем ропот "полурабов", зависимых от власти (сначала самодержавной, потом коммунистической).
Амбициозность посткоммунистической бюрократии упирается в амбициозность "нового русского" (в широком, а не узком - общеупотребительном сегодня - значении этого понятия). Нынешнему русскому уже трудно что-либо внушить, и его, тем более, так просто не запугаешь. Здесь обозначается будущий естественный предел современного российского бюрократического государства. Пока счет ничейный: государство делает, что ему вздумается, граждане - что им хочется. Но вечно так продолжаться не может. Власть, игнорирующая граждан, и граждане, отвернувшиеся от государства, могут погибнуть вместе.
Пока же "гражданское отчуждение" воплощается в региональном отчуждении. Люди теряют связь со страной в целом, ощущают и ведут себя не как граждане единого государства, а как, скажем, ярославцы, костромичи, сибиряки и т.д. Региональное самосознание растет в ущерб национальному. В глазах провинции Россия все больше ассоциируется с московской бюрократией.
Экономически это противоречие проявляется в налоговом (а шире - инвестиционном) кризисе, политически же - в кризисе государственного единства.
Любое государство существует до тех пор, пока в состоянии собирать деньги, необходимые для собственного содержания. Кроме того, оно должно накапливать капитальные вложения в питающую его экономику. Ни первой, ни второй задачи нельзя решить при непрерывном недоверии к правительству. Основы такого отношения к власти коренятся в самой природе теперешней власти. Самодостаточное бюрократическое государство не гарантирует обществу "игры по правилам". А без них общество начинает играть по собственным правилам, в которых нет места для государства. Кабинет вынужден действовать в состоянии непрекращающейся войны с обществом, что, понятное дело, резко сужает поле экономического маневра.
Из всех доступных рычагов воздействия в руках правительства остается один - экономическое насилие. Общество отвечает на него саботажем. Казна пустеет, инвестиции оседают за границей. В наши дни кабинет проводит не ту экономическую политику, что хотел бы, а ту, которую при данных обстоятельствах может. Логику экономических действий "Белого дома" диктует сейчас политический кризис. Не обладая необходимым кредитом доверия, руководство страны относится к обществу как к враждебной среде, управлять которой можно только, опираясь на всеобъемлющий контроль и силу [2]. Помимо своей воли посткоммунистическое правительство оказывается в том же отношении к экономике, что и все его предшественники, но в отличие от них не располагает столь же значительными репрессивными возможностями. Из этой ситуации для бюрократического государства есть два выхода. Первый: восстановить полностью карательный аппарат в его самом суровом виде. Это невозможно, ибо радикально изменился подвластный "контингент". Второй: остаться без денег, что и происходит.
Парадоксально, но именно бюрократическая система, построенная по жестко иерархическому принципу, подвергает государственное единство наибольшим испытаниям. Имперская напористость, с какой московская бюрократия строит государственную машину "сверху вниз", рождает сопротивление, доходящее в своей крайней форме до отрицания связи с российской государственностью.
Политический кризис приобретает форму непрерывного конституционного кризиса. Легитимность власти, не пользующейся явной поддержкой населения (прежде всего по вопросу государственного устройства), ущербна и находится под постоянным подозрением. Это вынуждает государство укреплять свою устойчивость с помощью сомнительных мер, лишь усугубляющих конституционный кризис.
Более того, отсутствие правовой определенности в отношениях между государством и гражданином создает питательную среду для радикализма. Человек, разуверившийся в способности влиять на государство правовыми средствами, прибегает к индивидуальному террору. Загнанная же в угол власть отвечает государственным террором.
За насилием в Чечне скрывается глубокий конституционный кризис, поразивший Россию. Действующий Основной закон появился на свет не как плод последовательно развивавшегося конституционного процесса; он был чрезвычайным результатом чрезвычайных мер, предпринятых в чрезвычайных обстоятельствах. Будучи по сути дела фикцией, российская Конституция никак не может претендовать на роль матрицы при политическом разрешении споров о суверенитете. А потому любой конфликт на этой почве способен перерасти в открытое насильственное столкновение между сторонниками единой и неделимой России, с одной стороны, и сепаратистами - с другой.
Конфликт с Грозным имеет ту же политическую природу, что и другие столкновения Центра с региональными властями. При ином стечении обстоятельств федеральные войска могли бы с равным успехом штурмовать резиденцию главы несостоявшейся Уральской республики Эдуарда Росселя в Екатеринбурге или несговорчивого татарстанского президента Минтимира Шаймиева в Казани. Что война началась именно в Чечне - случайность; неблагоприятные обстоятельства, не имевшие прямого отношения к конституционному кризису, создали, наложившись на него, критическое напряжение в этой точке России.
Генетически кавказский кризис напрямую связан с октябрем 1993 года. Именно тогда войну запрограммировали в качестве единственного средства разрешения такого рода конституционных коллизий. До той трагической осени в России сохранялись предпосылки для формирования государственного единства как на конституционной, так и на имперской (бюрократической) основе. Разгон Верховного Совета прервал развитие конституционного процесса. И внутри, и за пределами страны стала открыто господствовать неоимперская политика. События в Чечне - лишь вершина айсберга такой политики.
Новый порядок строится на следующих основных элементах:
Первоначально избранный курс решения "чеченского вопроса" точно соответствовал политическому курсу, восторжествовавшему в октябре 1993 года. Ельцин действовал последовательно, в рамках внутренней логики бюрократической системы, чего нельзя сказать о большинстве его критиков. Нельзя проводить имперскую политику голой силой и отказываться от ее применения, когда целый регион бросает центральной власти открытый вызов. Это значило бы поставить под угрозу существование государства. Следовало либо сформулировать политику, альтернативную имперской, либо употребить власть. Искать альтернативу правители не хотели и не могли, а потому спасали государственность по своему разумению и как умели.
Точка же зрения демократической оппозиции, при всей ее внешней привлекательности, оказалась, напротив, неконструктивной. Протест касался частностей, и это обесценивало его видимые разумные начала. Критики отвергали не имперский курс Ельцина в целом, а лишь отдельные его проявления и, что самое главное, не предлагали ничего взамен. Такая позиция действительно провоцировала угрозу единству России. Кроме того, поведение лидеров демократии строилось на двойном стандарте. Нельзя стоять на позиции Конституции 1993 года и осуждать акцию в Чечне. Восторженно одобрив октябрьский переворот, который открыл дорогу неоимперскому курсу, они с негодованием отвергли его политические последствия. В таком подходе много эмоций, но мало логики.
С формальной точки зрения, конструктивной выглядит позиция коммунистов, связавших события в Чечне с общей политикой администрации Ельцина. При этом, однако, неясно, что именно в политике президента вызывает у коммунистов неприятие. Складывается впечатление, что они отрицают новую империю во имя старой. А поскольку та себя давно исчерпала, конструктивный потенциал инициатив КПРФ сомнителен.
Борьба вокруг Чечни - не схватка "ястребов" с "голубями". Это спор Системы, следующей логике самосохранения, с одной стороны, и гражданина, не видящего смысла отстаивать интересы чуждой ему Системы, - с другой. Борьба идет вокруг принципов, а не вопроса о территории. Чеченский кризис - это не частная проблема, которую можно решить частными средствами, не меняя всей российской политики. Крайнее проявление противоречий посткоммунистической эпохи можно разрешить мирно только при условии, что будет принят курс, альтернативный неоимперскому, и возобновлен прерванный в 1993 году конституционный процесс. Однако подобная перспектива реалистична только в том случае, если на деле начнется преодоление взаимного отчуждения власти и гражданина.
Преодолеть отчуждение между властью и обществом - таково главное условие стабилизации, и это понимают обе стороны. "Перепрыгнуть пропасть" тоже пытаются с двух направлений, и соответственно обозначились два пути стабилизации: бюрократический и конституционный. В первом случае делается все возможное, чтобы удержать ситуацию под контролем при сохранении status quo. В другом - стабилизация, напротив, предполагает разрушение этого status quo. Власть стремится к ситуационной стабильности. Общество нуждается в стабильности стратегической.
а) Бюрократическая стабилизация
Власть пытается решить проблему отчуждения гражданина просто: подчинив его себе. Такой подход нацелен на максимальное сохранение себя и своего политического курса. Поэтому предлагаемая ею стабилизация бюрократическая и неоимперская.
На первый взгляд, решение, требующее наименьших изменений (а возможно, и потрясений), кажется наилучшим. Дело, однако, в том, что бюрократическая стабилизация направлена лишь на устранение внешних проявлений кризиса, а не на уничтожение его корней.
Российская бюрократия активно борется с сепаратизмом, пытаясь свести проблему к бандитизму. Далеко не случайно Юрий Лужков, авторитетный и умелый руководитель, выступил против миротворческой деятельности Александра Лебедя на Кавказе. Это не ошибка, а позиция, отражающая настроения самого мощного бюрократического клана - московского. На фактическое отсутствие в стране Конституции, которая способствовала бы развитию федеративных отношений, при этом закрывают глаза.
Экономическая политика государства все более примитивизируется, превращаясь в конечном счете в политику фискальную. Учитывая состояние казны, это легко понять. Но "выбивая" налоги из населения, власть сводит все только к правовой стороне проблемы и законопослушанию. Между тем налоги - проблема политическая. "Платить или не платить?" - прежде всего вопрос доверия к власти. Когда главный адвокат фискальной политики Александр Лившиц бичует злостных неплательщиков за "непатриотизм", он пытается вынести за скобки вопрос о качестве нынешней государственности. Однако суть проблемы именно в ней, она важнее всех несуразностей нашей налоговой системы вместе взятых. Если власть этого еще не понимает, то скоро поймет: невозможно принудить платить налоги, не превратив страну в тюрьму. Народ всегда упорнее и изобретательнее правительства, и пока он в массе своей не признает разумности налогообложения, любые полицейские меры будут лишь ужесточать стороны.
Бюрократическая стабилизация не обязательно обречена на провал, тем более быстрый. Утверждать это значило бы повторять ошибку Троцкого, так и не дождавшегося смерти Сталина. Более того, игнорировать опыт "ельцинской стабилизации". Однако даже в самом виртуозном, почти сталинском (что невозможно - бюрократия измельчала) исполнении бюрократическая стабилизация не способна решить проблему. Она может только законсервировать общественные противоречия на неопределенный срок, создав "отложенный кризис".
Успех бюрократической стабилизации открыл бы перед Россией полосу кризисов, чередующихся с более или менее продолжительными периодами застоя, на фоне которых возможны даже временные ремиссии. В длительной же исторической перспективе этот путь обрекает Россию на вырождение, поскольку не позволяет полностью снять кризисный синдром и открыть дорогу быстрому и эффективному общественному развитию.
б) Гражданская стабилизация
Гражданская стабилизация возможна только при условии, что будет изменена природа государства и преодолено отчуждение между властью и обществом. Путь к этому - реальная Конституция.
Гражданин не менее решительно, чем бюрократия, настроен подчинить власть себе, что предполагает, однако, разрушение status quo, т.е. формальную дестабилизацию. Иными средствами невозможно заменить бюрократическое государство на конституционное, и лишь степень приближения к этой цели может рассматриваться как признак стратегической стабилизации.
Чтобы достичь ее, необходимо соблюсти ряд условий, продиктованных природой противоречия, которое должно быть снято. Политическим целям должен быть отдан приоритет над экономическими. Основополагающие причины текущей нестабильности лежат вне сферы экономики, и именно они должны быть устранены в первую очередь. Главная среди политических проблем - это преодоление "регионального отчуждения" и формирование государственного единства на конституционной основе.
В отличие от бюрократического конституционный федерализм может быть построен только снизу. Задача такого строительства проваливалась в России ровно столько раз, сколько ставилась. В итоге постепенно сформировалось расхожее мнение, будто конституционный, выстроенный снизу вверх федерализм у нас в принципе невозможен. Между тем дело в другом: эту задачу невозможно решить, сохраняя status quo.
В современной России нет политических элементов, способных решать задачу конституционного строительства снизу. Образования, гордо именующие себя субъектами Федерации, не могут иметь отношения к федерации и вряд ли являются субъектами. Эти квазигосударственные сгустки носят отчасти искусственный, отчасти случайный характер. Все подходы к построению федерализма на российской земле оканчивались крахом именно потому, что "строительный материал" был для таких целей совершенно непригоден.
Как минимум три обстоятельства препятствуют нынешним субъектам Федерации выполнить предначертание, заложенное в их наименовании.
Во-первых, регионам недостает собственных экономических и интеллектуальных ресурсов. У них нет критической массы людских, образовательных, денежных резервов, которая позволила бы им играть действительно самостоятельную роль в политической жизни страны, а не превращаться в объект изощренных манипуляций богатого и опытного Центра.
Во-вторых, между различными субъектами существует беспрецедентное экономическое неравенство, делающее их интересы несовместимыми. Не может быть никакой общей политики там, где не более трети субъектов пополняет общефедеральный бюджет, а остальные находятся у него на дотации. Это порождает такие внутренние противоречия, которые могут быть придавлены единственно имперскими методами.
В-третьих, закрепленное в Конституции правовое неравенство субъектов заставляет одних бороться за сохранение имеющихся привилегий, а других - за их получение. И без того скромные ресурсы перемалываются в жерновах этой "войны".
Пока такое положение сохраняется, имперский Центр не превратится в федеральную власть. Сохранение политического status quo в провинции вынуждает Москву выполнять специфические функции, непосильные и неприемлемые для федеральной власти. Перераспределение ресурсов между "донорами" и "иждивенцами" без имперского кулака невозможно, а о "маленьком" и "дешевом" правительстве остается только мечтать. В таком ракурсе образ Москвы как ненасытной "заглотчицы" несколько меркнет. Даже если бы она очень захотела жить скромно и по средствам, это невозможно: России в ее нынешнем виде не обойтись без той столицы, которую за ее пределами все привычно поносят. Конечно, при выполнении важных общегосударственных дел кое-что пристает к рукам, но без этого нигде не обходится.
Ситуация напоминает замкнутый круг. Государственное единство больше нельзя сохранить имперскими средствами, но империя остается необходимым условием существования России как единого целого. Разорвать этот круг можно только, изменив саму основу государственности, ее структурные элементы. На место фиктивных субъектов Федерации следует поставить реальные, способные действительно быть лидерами конституционного движения. Изменение политической карты России становится необходимым условием действительно перспективной стабилизации политической жизни. Эти изменения нужно произвести как минимум по двум параметрам.
Во-первых, субъекты Федерации должны быть укрупнены, чтобы они располагали территориальными и людскими ресурсами, позволяющими им реально участвовать в управлении такой большой и сложной страной, как Россия. Укрупнение должно учитывать естественные географические, экономические и культурные связи, складывающиеся между нынешними областями, краями и республиками. Недаром столь популярны всевозможные региональные ассоциации в Сибири, Поволжье, на Севере и т.д. Кроме всего прочего, сокращение числа субъектов Федерации позволит несколько упростить систему федеративного управления.
Во-вторых, укрупнение должно способствовать, с одной стороны, выравниванию экономических потенциалов субъектов Федерации, а с другой - слиянию в едином субъекте сегодняшних бюджетных "доноров" и "иждивенцев". Перераспределение ресурсов превратится во внутреннюю проблему субъектов Федерации, что позволит снять эту функцию с федеративного Центра. Политическое значение субъектов выравняется тем самым не только юридически, но и фактически.
Такие изменения облегчат устранение правового неравенства субъектов Федерации. Федеральная власть станет впредь защищать права национальных меньшинств путем обеспечения прав личности, а не прав региона - с помощью соответствующих законов, гарантирующих свободное культурное развитие и равные права народов.
С практической точки зрения, такого рода изменения кажутся сегодня совершенной утопией. Никто из нынешних субъектов российской политики не захочет воплотить подобный сценарий в жизнь. "Федеральному" Центру не нужны самодостаточные регионы, способные поставить под контроль его бюрократическое самовластие. Для большей части сложившихся региональных элит пойти на перекройку политической карты страны значило бы подписать себе смертный приговор и ни с того, ни с сего отдать завоеванный с таким трудом статус полуфеодальной, никому и ни в чем не подотчетной аристократии.
Однако картина экономической и общественно-политической жизни Россиии меняется так быстро, что никто не застрахован от самых неожиданных перегруппировок элит и появления совершенно новых политических субъектов. Одним из факторов, способствующих такой перегруппировке, могло бы стать изменение существующего законодательства.
Положение, при котором выборы в законодательный орган по пропорциональной системе в такой огромной стране, как Россия, проводятся по единому избирательному округу, уже давно подвергается серьезной и небезосновательной критике. В частности, один из разработчиков действующего Закона о выборах Александр Постников не раз предлагал создать несколько избирательных округов для организации выборов с подсчетом голосов по пропорциональной системе [3]. Если это мнение возобладает, и законодатели согласятся с таким предложением, на политической карте России появится новая единица - укрупненный избирательный округ, охватывающий территории нескольких связанных между собой исторически, географически и экономически регионов, представляющих собою сегодня самостоятельные субъекты Российской Федерации. Важно, что подобная единица будет представлена в законодательном органе группой депутатов, избранных по пропорциональной системе. Не исключено, что при определенном стечении обстоятельств такие группы смогут стать катализаторами изменений в политической жизни, кажущихся сегодня немыслимыми.
Движение в указанном направлении - безусловный подрыв стабильности, достигнутой бюрократическим государством при Ельцине. Но это было бы шагом, создающим основы будущей действительной стабилизации общества и государства на конституционных началах. Новую власть нельзя создать из обломков старой. Изменение же нынешних политических границ даст обществу кирпичики для нового государственного строительства. Те самые кирпичики, из-за отсутствия которых гибли до сих пор все федералистские начинания. Новые, не номинальные, а реальные субъекты смогут сдвинуть конституционный процесс с мертвой точки, и тем самым начнется преодоление "регионального отчуждения" от власти - первый шаг к преодолению отчуждения гражданина от государства путем его воссоздания на новых основах.
У конституционного процесса есть экономическое измерение. Его успех позволит российскому правительству преодолеть синдром вражеского окружения. Появится то поле экономического маневра, которого лишены сегодняшние министры. И менее талантливые экономисты будут тогда действовать эффективнее, чем гениальные - сегодня. Они вступят в партнерские отношения с обществом, что должно принести успех экономическим реформам. Правительство "народного доверия" может появиться только вследствие политической реконструкции российского общества на конституционных принципах. Иначе любые разговоры на эту тему будут носить спекулятивный характер. Лозунг сегодняшней оппозиции ложен. Оттого, что в кресло Ельцина просто сядет Зюганов или кто-либо другой, доверия не прибавится.
Как и в начале века, Россия оказалась перед выбором одного из двух путей исторического развития. Один нацелен на полное, исчерпывающее решение проблемы и способен открыть простор для быстрого социально-экономического развития. Второй - ориентирован на сглаживание острых углов, "бережное" отношение к существующему состоянию и обрекает на долгий, болезненный рост. В условиях глобализации всех общественных проблем ценой такого выбора может стать историческая перспектива развития России.
Сегодня второй путь представляется более вероятным. Бюрократическая стабилизация происходит естественным путем и не требует никаких дополнительных условий. Гражданская стабилизация на конституционных началах выглядит сейчас лишь гипотетической перспективой. Чтобы она была действительно воплощена в жизнь, на политической сцене России должен появиться новый субъект, способный переломить стихийные тенденции и организовать движение в нужном направлении. Пока такого субъекта нет. Впрочем, это не значит, что его не будет завтра. История России не заканчивается сегодняшним днем.
[2] Подробнее см.: В. Пастухов. Три времени России. Общество и государство в прошлом - настоящем - будущем. М., Полис-Росспэн, 1994, сс.154-159.
[3] А. Постников. Избирательное право России. М., "Инфра.М-НОРМА", 1996, с.99
© Московский Центр Карнеги, 1996. Все права сохраняются